МЫ НЕПРИЗНАНЫ. МЫ, МОЖЕТ БЫТЬ, БЕЗДАРНЫ... ТАК ЧТО ЖЕ ВСЁ-ТАКИ НАС ЗАСТАВЛЯЕТ ИГРАТЬ? НАВЕРНОЕ, ЛЮБОВЬ К ТЕМ, КТО МОЖЕТ К НАМ ЗАЙТИ.
Взялись играть, как первые актёры на Земле, не зная правил – а ведь у этой игры тоже есть правила.
Играли, как дети, не как актёры – увлечённо, влюблённо, в иных местах чуть до настоящей драки и крови не доходя; и никакая мама не звала нас домой, и зритель плевал и уходил, не дождавшись, когда и чем всё это кончится, но, заражённый нашей искренностью, возвращался и возвращался.
Может быть, мы перепутали жизнь и игру, и живём напоказ?
Если бы нам платили за это деньги! Нет, мы сами, по своей воле, играем тут. Приходим, как заведённые. Начали ради удовольствия, дерзко и нагло. Но однажды – проснулись… И удовольствие стало крестом.
Один, один-единственный зритель – но мы почувствовали долг перед ним. И стало страшно.
И так часто мы ловили себя на мысли, что, сочиняя пьесу, плачем сами над собственными трудами сердца, и понимали, что не тщеславие тому причина: мы видели ясно, что это нечто, постыдно навек обозначенное: подписанное чьим-то именем, – одним из нас только уловлено, как крупная рыба, нечаянно попавшаяся ловцу мелкой.
И теперь – хвалит или ругает нас единственный наш зритель, нам одинаково больно и тяжело перед ним и возможными другими людьми; ибо не знаем мы уже, где мы? Кто, что водит нами? Насколько отвечаем за это – мы сами? Кто принимает наши похвалы и хулы?
Когда слова, когда образы, выраженные ими, получаются особенно крупными, они идут по родовым путям, кажется, особенно больно; оттого так больно стало начинать сочинять слова для наших пьес…
Нет, нам не нужно признания после смерти. Что оно нам? Но нам не надо и невозможно большого признания. Нет, это было бы приятно, будь оно справедливо.И всё же – признайте нас хотя бы любящими. Любящими хотя бы игру. Любящими хотя бы слушать. Без любви никто не заставил бы нас идти на муку: сначала вслушиваться, потом – доносить до слуха других…
А теперь здесь должен стоять заголовок.